— То есть мы так высоко?

— Семь тысяч футов. Вон там горы Сангре-де-Кристо; вам предстоит подняться туда, на десять тысяч футов. Воздух разрежен, но катание на лыжах хорошее.

Однако город, в который они приехали, выглядел просто мирным испанским городишком, сонным под поздним утренним солнцем. Когда машина, пыля, остановилась на маленькой рыночной площади, Джордж увидел лошадь под ковбойским седлом, привязанную к деревянному шесту, тоже полусонную, с зависшим над землей копытом.

— Здешние люди много ездят верхом по горам, на охоту, — сообщил водитель. Но рядом с лошадью стоял военный грузовик, символ войны и современного мира, в котором было куда больше насилия и жестокости, чем могли представить себе вооруженные ружьями первопоселенцы американского Запада.

Молодой человек поставил чемодан Джорджа на землю рядом с ним.

— Куда мне теперь?

— А куда вы хотите?

Хельзингер повел пальцем по клочку бумаги с адресом, но ему не было нужды смотреть на этот адрес, он знал его наизусть: Итс-Палас, 109.

— Дверь вон там, — показал большим пальцем в нужном направлении солдат.

Физик поблагодарил и, подобрав с земли чемодан, выпрямился — нелепая фигура в мешковатом твидовом костюме, слишком просторном после четырех лет скудного военного питания. Должно быть, здесь какая-то ошибка, или, может, он стал жертвой розыгрыша? Ученый прошел через кованые железные ворота и двинулся по короткой дорожке к открытой двери.

Женщина за письменным столом благожелательно взглянула на него ясными, умными глазами.

— Меня зовут Дороти. Позвольте, я взгляну на ваши бумаги, а потом выпишу вам пропуск.

— Пропуск куда? — в отчаянии спросил Хельзингер.

— На Гору. Вы увидите, Джордж.

Ему еще предстояло узнать, насколько важной фигурой была Дороти, как хорошо разбиралась во всей организации, как предана была Оппенгеймеру, как радела о проекте. Но в тот раз безликость обращения по имени, без фамилии и звания, привела его в смятение. Утрата статуса и фамилии, казалось, лишила его части индивидуальности, как если бы его отправляли в детский сад или в психушку.

— Санта-Фе не был конечным пунктом моего путешествия, — рассказывал он Джессике. — Мне предстояло еще проследовать на Гору, как мы это называли, что означало еще тридцать пять миль пути на машине, по ухабистой дороге, с многочисленными крутыми поворотами и отвесными склонами всего в нескольких дюймах от колес грузовика.

Джордж сидел в кабине, чувствуя себя не в своей тарелке. Изнывающим от жары, одиноким и испытывающим страх. Но перед чем? Он должен рассуждать трезво. Секретный научный проект чрезвычайной важности вполне мог осуществляться в отдаленном месте, вдали от любопытных глаз и вражеских шпионов, что было абсолютно логично.

В то же время его работа требовала лабораторий, оборудования, ассистентов. Как может такая организация существовать в этом отдаленном, обособленном месте, за многие мили от ближайшего городка и еще дальше от железной дороги? Лишь когда грузовик остановился у караульного поста, Джордж, увидев раскинувшуюся группу зданий за колючей проволокой, осознал масштаб того, что вершилось на Горе.

— Нас было там двадцать ученых из Британии, некоторые из них были англичанами, но большинство — уроженцами других стран, которые бежали от нацистов и нашли прибежище в Англии: поляки, чехи, французы и один — мой соотечественник, из Дании. Как только я увидел Нильса Бора, сразу понял, зачем нас собрали.

В то Рождество шел снег, и атмосфера праздничности затопила этот необыкновенный городок, что вырос за предыдущие два года. Оппи рассказывал мне, как все выглядело, когда он впервые туда попал: горстка ученых, комнаты, в которых до войны располагалась элитная подготовительная школа для мальчиков, громадное ощущение общей цели и товарищества — тогда как при мне там было уже несколько тысяч обитателей.

Джордж оказался в коллективе, состоящем из коллег-ученых и их жен, потому что большинство работавших там американцев привезли с собой семьи.

— Никто за пределами этого места не знает, где мы находимся, — грустно поведала ему однажды одна из молодых женщин. — Мы не можем ни к кому ездить в гости, не имеем права даже рассказывать родителям, где находимся и вообще ничего о своей жизни.

— Вы знаете, чем занимаются здесь ваши мужья?

— О да. Некоторые из нас многое знают, но мы об этом не говорим. Это входит в условия соглашения.

— Соглашения?

— Да. Мы миримся со всем этим, ни о чем не распространяемся и ухаживаем за мужьями, которые работают иногда по шестнадцать часов в сутки. И сами тоже трудимся, если можем, — занимаемся канцелярской работой, или преподаем, или делаем что-то еще. В виде компенсации мы знаем, что помогаем тому, чтобы война скорее закончилась…

— Торжественные вечера проходили очень церемонно, с соблюдением всех формальностей. После полной свободы и небрежности в одежде в течение дня я с изумлением обнаружил, что надеваю смокинг, и был тронут зрелищем женщин в вечерних платьях.

Мы танцевали, — продолжал он, обращаясь больше к самому себе, чем к Джессике. — Вот под эту музыку, которую сейчас играет Делия. Мы создавали чудовищную вещь — и при этом мы танцевали.

Он опять вернулся в настоящее и снова стал спотыкаться, музыка покинула его.

7

На следующее утро за завтраком Люциус был настроен решительно.

— Что каждый из вас намерен сегодня делать, чтобы найти кодицилл? — вопросил он. — Нам нужно составить план.

Делия нашла его энергию по исполнению командирских обязанностей несносной, и ее реакция была незамедлительной:

— План? О Боже, прошу меня уволить. У меня свой собственный план на сегодня, благодарю покорно.

— И в чем же он состоит? — спросила Джессика, размешивая сахар в чашке кофе. — Вот мы с Джорджем собрались заняться анализом фактов, как он вчера предложил, не так ли, Джордж? Логика способна творить чудеса.

— Браво. А я собираюсь выяснить, почему не действуют фонтаны, — парировала Делия. В самом деле, саду так не хватало шума воды и водяной прохлады; без звонких струй он выглядел сухим и скучноватым. А что пользы во всех этих каскадах, коль скоро они не работают? — Кто знает, может, в какой-нибудь трубе заткнут обернутый в клеенку кодицилл. Заметьте, я сочла потерей времени идти туда и смотреть. При помощи разговорника и моего верного словаря сегодня утром вытянула из Бенедетты кое-какие сведения относительно фонтанов. Они бездействуют уже много лет, со времен войны, судя по ее словам. Беатриче Маласпина приглашала специалиста, но он сказал, ничего нельзя сделать без рабочей силы, которой у них не было.

— Я в это не верю, — покачала головой Марджори. — Ни на секунду. Беатриче Маласпина была достаточно богата, чтобы нанять сколько угодно рабочих.

— Вы недооцениваете послевоенные трудности этой страны, — возразил Люциус.

— Возможно, но огород сразу ожил бы от воды. Если хотите знать, я собираюсь заняться примерно тем же, что и Джордж с Джессикой, только мой анализ будет касаться образа мыслей и особенностей характера. Нам надо побольше узнать о Беатриче Маласпине, необходимо проникнуть в ее психологию.

— Совершенно верно, — согласился Уайлд. — Если нам удастся уяснить, чем наша благодетельница дышала, что собой представляла как человек, мы сможем лучше понять, как она мыслила и с какого конца подходить к головоломке. Кстати, как вы намерены совершить эти открытия?

— Уж я знаю как, — ответила Марджори. — Работа в команде не мой конек.

— А я со своей стороны думаю, что башня дает основания для дальнейших обследований.

— Там же написано «pericoloso», — напомнила Делия. — Опасно. Башня обрушается.

— Вы верите всему, что написано? Бенедетта рассказала мне, что Беатриче Маласпина заперла башню, когда уезжала в Рим, и повесила это предупреждение.

— Она не сказала вам, что в башне?

— Несколько комнат — вот все, что она сказала. Ужасно уклончивая женщина. Хотя тут явно кроется нечто большее. У меня создалось впечатление, что она не в восторге от этой башни.