— Я хотела бы потанцевать нагой среди оливковых деревьев, но думаю, что упаду.

— Определенно упадете, — согласился Джордж с тревогой в голосе. — Умоляю вас не делать ничего подобного.

— Ночное прикосновение Бахуса, — промолвил Уайлд. Его минутный приступ паники миновал, и теперь, глядя на него, Делия видела иного Люциуса — находящегося в ладу с самим собой, веселого, смешливого, жизнерадостного. Что за странный человек, с этой многослойностью натуры и разными характерами, уживающимися в одном. У него, без сомнения, имелся набор и других личин на всякий необходимый случай. И одна из них очень пригодится ему осенью, когда он будет исполнять вторую главную партию на церемонии, которую Делия вспоминала с такой болью и страданием. Зная Эльфриду, можно было предположить, что эта свадьба будет еще более грандиозным мероприятием, чем свадьбы Джессики или Фелисити. В Йоркском соборе, вероятно, со всей пышностью и помпой. У Эльфриды всегда была вульгарная плебейская жилка. Она не заслуживает такого неординарного человека, как Люциус, и, конечно же, угробит всякие его надежды — если таковые имеются — быть кем-то, кроме как процветающим дельцом и машиной для зарабатывания денег.

— Еще минута, — звенящим голосом произнесла Делия, — и я усну прямо за столом!

Ей вспомнилась — да так живо, словно все происходило сейчас перед ее глазами — мудрая старая женщина, с которой она познакомилась в прошлом году, одна из лучших певиц своего поколения.

— Ты можешь посвятить всю жизнь тому, чтобы радовать других, и никогда не будешь чувствовать себя удовлетворенной, а можешь сделать так, чтобы самой получать от жизни удовольствие, — сказала она тогда Делии.

Та не поверила, но встревожилась.

— Что же я буду делать, если не стану петь? Это все, что я умею; я люблю музыку.

— Петь что-нибудь совершенно другое. Такое, от чего ты будешь получать удовольствие.

Воэн смотрела на мерцающие желтые язычки пламени.

— Наверное, мне должно быть стыдно поворачиваться спиной к высокому искусству, но мне не стыдно.

— Искусство и певец, — рассудительно изрек Джордж, — это не одно и то же. Я знаю нескольких певцов — исполнителей классической музыки, которые глупы как пробки.

— Думаю, именно они и делают это лучше всего, — ответила Воэн, чудовищно зевая. — Им все равно, их это глубоко не затрагивает, их ни на грош не волнуют эмоции, что приходится изображать в лучах рампы. Они просто перекатываются по сцене, отбарабанивают свои арии, умирают по сигналу, а потом спокойно отправляются домой выпить свою чашечку «Хорликса». [33]

Люциус посмеивался над ней; он опять соскользнул в тот образ, который Делия видела чаще всего, — легкомысленный и лениво-добродушный. Сейчас певица увидела это в виде занавеса, скрывающего куда более мятущуюся, беспокойную натуру. Хотя, пожалуй, под ней, еще глубже, скрывался его истинный характер, как раз соответствующий той внешней маске, что Уайлд надел. Воэн чувствовала, что Господь Бог не замышлял Люциуса человеком нервным, мятущимся, снедаемым заботой. Но не замышлял также скучным и заурядным, которому комфортно в том мире, какой он избрал своим поприщем.

— Я вам кое-что скажу, причем совершенно бесплатно. — Делия с трудом подавила зевок. — Вы не очень-то счастливы в роли банкира и не будете счастливы в роли мужа Эльфриды. Никогда. Даже не надейтесь.

С этими словами она уронила голову на руки и уснула.

— Так, — фыркнула Марджори.

— Была ли это просто пьяная болтовня или правда, хотел бы я знать, — проговорил Джордж.

— Это правда, — немедленно откликнулась Джессика. — Делия никогда не лжет о себе. На самом деле она очень редко говорит о себе, но уж если говорит — поверьте мне, это серьезно.

— Что будем с ней делать? — спросил физик. — Следует ли ее разбудить и посоветовать идти в постель?

— Не думаю, что у вас получится. — Марджори макнула сухарик в вино. — Теперь она проспит до утра.

— Но мы не можем оставить ее здесь, за столом.

— Когда допьем вино, мы с вами отнесем ее наверх, — предложил банкир. — А девушки уложат в кровать.

— Если бы Делия была вашей подругой и переживала все то, о чем сейчас говорила, вы догадались бы об этом? — спросила Джессика у Марджори.

— Что она переживает кризис? О да. Я бы догадалась.

— Как получается, что вы, совершенно посторонний человек, это увидели, а я — нет, хотя знаю ее так хорошо? И находилась от нее так близко?

— Я наблюдаю людей, это моя работа. А вы — нет. Кроме того, существует определенное количество эмоциональной сумятицы, с которой человек может смириться. У всех нас есть свои пределы. Делия нащупала этот предел, и теперь займется переоценкой собственного «я» с точки зрения практической жизни и приемлемости для себя. Ей повезло — не многие на это способны.

— Не у многих из нас есть ее дарование, — заметил Джордж. — Я все-таки думаю, какая это потеря для музыки!

— В вас говорит сентиментальность, ничего больше, — возразила Свифт. — В мире множество певцов, они приходят и уходят, а музыка остается. Кроме того, если она не будет петь Верди, это не означает, что вы никогда не услышите другой Дездемоны. И только подумайте о той радости, что Делия принесет тысячам и тысячам людей, которые никогда и рядом не бывают с оперным театром, если будет петь что-то иное. Они будут выходить с каждого ее музыкального шоу веселыми, беззаботными, чувствуя на душе радость — ведь на целый час или больше удалось забыть о своих проблемах. А когда на следующее утро — стоя в ожидании переполненного трамвая, чтобы ехать на свою унылую работу, и беспокоясь о том, чем заплатить за ремонт парового котла, — они станут мурлыкать под нос мелодию из вчерашнего мюзикла, то вспомнят, как были счастливы, слушая восхитительный голос Делии, и приободрятся. Для мира этот талант такой же дар, как и умение трогать души в оперной трагедии. Пусть немного иной, но для ее собратьев-людей несущий такое же благо.

Хельзингер хмурился.

— Из ваших слов следует, что простое развлечение имеет равную ценность с…

— Чушь! — оборвала Марджори. — Место найдется для обоих. Я вот не пишу… не писала… высоколобой литературы. Я люблю ее читать… ну, некоторую часть. По мне, нет ничего лучше Шекспира или Горация. Но простые радости жизни нам тоже нужны. Вам самому не хватает жизненных радостей, Джордж, тогда, может, вы не были бы таким грустным.

Лицо ученого вдруг озарилось улыбкой, превратившей его из обычного, довольно невзрачного человека в очень обаятельного.

— Да, вы правы. Вы совершенно правы.

Какой симпатичный человек, подумала Джессика и обнаружила, что зевает так же широко, как недавно подруга.

— Пора перенести Делию в кровать, — подвел итог Люциус.

4

На следующее утро Воэн приплелась в комнату Джессики, горестно стеная из-за головной боли.

— Будь ангелом, закрой эти ставни. Свет лупит в глаза просто немилосердно.

— Выпей воды. Побольше. Я знала, что ты будешь жалеть о выпитом.

— Я совершенно не жалею, вино было восхитительное, до последней капли. У тебя есть аспирин?

— Да, но прими его после еды.

— Кофе хорошо бы. — Делия болезненно поморщилась, от того что слишком резко дернула головой.

Внизу Люциус, чисто выбритый, с аурой баловня судьбы, который, поднявшись спозаранок, уже успел поплавать в море, вручил Делии бокал с устрашающей красной жидкостью.

— Что это? — подозрительно спросила она. — Выглядит довольно омерзительно и пахнет, как микстура от кашля.

— Итальянский вариант коктейля «Устрица в пустыне». Пришлось довольствоваться тем, что нашлось в шкафчиках Бенедетты, но, думаю, это сработает. Проглотите залпом.

Воэн с сомнением посмотрела на бокал, но послушно выпила. На лице ее появилось выражение омерзения, и она бросилась к двери. Потом остановилась, и выражение шока на лице сменилось удивлением.